Поиск
Авторизация
|
Длинные Руки - 3 (2006)По следам длинных рукНе(очень)большой отчет о прошедшем в ДОМе фестивале "Длинные Руки" (для muzall.ru, фото - Миха Стрижевский)
Как это ни грустно, третьи по счету «Длинные Руки» закончились в культурном центре ДОМ. Удалось ли им дотянуться до ушей, сердец, умов слушателей? Пожалуй, да. Как всегда, сногсшибательная программа, составленная сплошь из звезд отечественной и зарубежной авангардной музыки, отличная организация от «ДомПром», «Девоцио Модерна» и «Апозиции», дешевые входные билеты – все это соответствовало высокому уровню, некогда заложенному незабвенным Николаем Александровичем Дмитриевым, которому, собственно, и посвящен этот фестиваль. Побывать на всех восьми днях «Длинных Рук – 2006» было физически невозможно, поэтому мы остановили свой выбор на трех – и не пожалели!
Все началось с неожиданной мистификации, устроенной самым загадочным и экстравагантным участником фестиваля Биллом Драммондом. Уже с 19:30 у входа в ДОМ стали собираться желающие увидеть легендарного основателя KLF, а точнее, его новый проект – хор The 17, о котором ничего толком не было известно никому. Однако, в зал никого не пускали, оттуда доносились странные звуки, а желающих подглядеть одним глазком останавливала огромная черная непроницаемая ширма, надежно скрывавшая происходившее внутри от всех любопытствующих и даже от звукорежиссера. Всю правду по большому секрету удалось узнать у организаторов, которые так же, как и все простые смертные, томились у закрытой двери. Как выяснилось, билетов на Драммонда было всего 17 штук. Ровно 17. Уже догадались? Именно их счастливые обладатели и стали The 17 – и в эти минуты были одновременно и участниками, и слушателями чудо-хора. Наконец, двери распахнулись, недоумевающие меломаны стали постепенно заполнять зрительный зал, а 17 избранных, выделяющиеся просветленными лицами и блаженной улыбкой, смешались с толпой. Один из них, попивая пиво, рассказал мне о происходившем: «Все произошло неожиданно. Я купил билет. Позже мне позвонили и сообщили, что на концерт Драммонда нужно явиться в ДОМ к 18:30. Каждый из нас, 17-ти человек, вошел в отгороженное со всех сторон пространство, залитое светом. Мы сели вокруг удивительного, открытого и очень простого человека, и он рассказал нам свою историю. У него было все – деньги, слава, но он отказался от них, потому что хотел найти себя. Если кратко, то новая музыкальная концепция Драммонда в том, чтобы творить здесь и сейчас... Потом мы определенным образом сонастроились – и стали петь. Всего одну ноту. Все вместе. Но это было потрясающе… Затем последовала вторая нота, третья… Всего пять. Когда мы пели, внутри нас что-то будто раскрывалось, что-то, что раньше было спрятано глубоко внутри и спало крепким сном. У некоторых на глазах выступили слезы… Потом мы просто отдыхали. В это время Билл что-то творил на своем ноутбуке. Затем он пригласил нас вернуться на свои места – и включил запись. Звучало нечто неземное… трубный глас ангелов, струны Вселенной, зов бесконечности… Не сразу мы догадались, что эти звуки – и есть наше пение, все пять нот, наложенные друг на друга и пропетые одновременно. Взяв у Драммонда автограф, мы разошлись, каждый по своим делам, каждый со своими мыслями». Еще немного поболтав, мы с собеседником пришли к выводу, что по всему миру можно было бы создавать кружки «17-ти», которые собирались бы и пели для себя. Что-то вроде «Бойцовского клуба». Думаю, если бы у Драммонда была такая цель, он бы ее с легкостью добился. Пока же хор The 17 остается уникальным, разовым действом для избранных. Может, оно и к лучшему.
Билл Драммонд
фото Татьяны Мыльниковой
Таким образом, первым номером программы для подавляющего числа пришедших стало выступление немецко-швейцарского трио Олаф Рупп (гитара) – Марино Плиакас (бас) – Михаэль Вертмюллер (ударные). С первых же секунд одетые во все черное брутальные и мрачные парни с прическами разной степени растрепанности и длины оглушили публику совершенно зверским нойз-роком. Бритый наголо Рупп с сосредоточенным видом мучил несчастную гитару, заставляя ее издавать звуки, каких она сама от себя, похоже, не ожидала. Оставшиеся в зале (читай – выжившие) слушатели были вознаграждены последним концертом вечера – еще одна легендарная личность, Джей Джи Терлвелл, впервые представил публике живьем свой новый проект Manorexia. Приятно, что честь стать свидетелями мировой премьеры выпала москвичам. На сцену поднялись знакомые зрителям по предыдущему фестивальному дню участники трио Real Quiet - перкуссионист Дэвид Коссин, виолончелист Феликс Фэн и пианист Эндрю Руссо, а также прекрасные скрипач со скрипачкой и альтист в очках, все, кажется, отечественного производства – и, наконец, сам Терлвелл, симпатичный, в коричневой кожаной куртке и с ноутбуком (на фото - справа внизу).
Взглянуть на совместное выступление гитариста Леонида Федорова («АукцЫон»), скрипачки Татьяны Гринденко (ансамбль «Opus Posth») и композитора Владимира Мартынова пришло, казалось, пол-Москвы. ДОМ был полон, разве что ложи не блистали. Зрители стояли в проходах, тесно сидели на полу перед сценой, возбужденно переговаривались, предвкушая. Кроме состава участников не было известно ничего – двери творческой лаборатории музыкантов и единомышленников все предшествующие премьере дни были крепко заперты, и даже замочную скважину залепили жевачкой… Наконец, герои вечера поднялись на сцену – Мартынов сел за неизменный ДОМовский черный рояль, Гринденко наканифолила смычок и приготовилась рвать и метать, а Леня подключил свою полуакустику к примочке и застыл в ожидании. Начал Мартынов. Начал в своей уже привычной, мучительной манере «конца времени композиторов» - сперва нотку, потом две, потом опять нотку, делясь сочиненным скупо и медленно, заставляя слушателей страдать от напряжения, но в конце всегда одаривая неизбежным и неумолимым катарсисом. Кроме сольных номеров, все трое играли одновременно - произведения Мартынова. А у нашего композитора-минималиста какой-то свой, личный минимализм. А точнее, свои счеты с минимализмом. Обычно это выглядит примерно так: Мартынов пишет некую красивейшую пьесу (которой мы в оригинале никогда не услышим), затем мелко шинкует ее и раскладывает веером вдоль временной оси – как колоду карт или колбасную нарезку в вакуумной упаковке. В итоге получается эдакий музыкальный тантрический секс с задержкой оргазма. С непривычки скучно, зато потом становится так хорошо, что по-другому уже не можешь (я о музыке, а не о сексе). То же самое было, например, и с позапрошлогодними ремиксами на Вивальди и Моцарта, представленными ДОМе в рамках программы «Времена Года». Словом, музыка на любителя, а поскольку все присутствовавшие в зале композитора Мартынова любили, концерт отважного трио был воспринят на ура – музыканты даже сыграли небольшой бис, что для академистов, в общем-то, редкость. Но Мартынов, чудится мне, все-таки ближе к пост-року, чем к замшелым консерваторским радостям.
Чего уж там – в этот день я, как и большинство других адептов неадекватности, пришел в ДОМ специально «на Бретцманна». Подзарядиться энергией от дедушки и его волшебного саксофона – ничего зазорного в этом нет. Время в этот вечер тянулось необыкновенно долго – первый номер программы Адам Клиппл начал выступление на час позже намеченного, перерывы были длинными, как руки, поэтому ждать апофеоза пришлось чуть ли не до одиннадцати. Тем слаще была расплата, скажу, забегая вперед. Адам Клиппл, пианист из Нью-Йорка, оказался рыжим, веселым и довольно несерьезным молодым человеком с такой же несерьезной музыкой. Он объявлял номер сэмпла, содержащего, как правило, этническую перкуссию или вокал, включал его и подыгрывал что-то бравурное то на рояле, то на синтезаторе, а то и одновременно на том и другом обеими руками, сопровождая свои экзерсисы нечленораздельными возгласами. Честно говоря, от человека, игравшего с Медески, Рибо и Сан Ра, ожидали большего, поэтому выступление Адама показалось несколько затянутым. Зато душа отдохнула на музыке 65-летнего Масахико Сато, патриарха задушевного мягкого японского джаза, автора музыки к Final Fantasy и мультфильмам Миядзаки. Масахико начал с чудесной самурайской аранжировки «Night In Tunisia» для рояля, а затем после каждой пьесы в чрезвычайно интеллигентной манере общался со зрительным залом, рассказывая о себе, о своих произведениях и о музыке в целом. И вот, наконец, на сцену поднялись уже знакомые нам барабанщик Михаэль Вертмюллер, басист Марино Плиакас, а вслед за ними и Он – матерый человечище Питер Бретцманн. Музыканты начали с небольшого саундчека – похоже, Бретцманн задержался в пути и раньше возможности сделать это не было. Я во все глаза смотрел на Питера – он еще больше постарел, ссутулился и в своей простой черной куртке кого-то мне до боли напоминал. Но кого?.. Ответ пришел через пару минут. Свет в зале приглушили до сумрака, Михаэль врезал по тарелкам, а Бретцманн дунул в свой верный сакс так, что мало не показалось – будто бы галактических размеров дрель впилась в центр мироздания и принялась попирать его основы, вгрызаясь все глубже и глубже, не оставляя надежды на спасенье, разрушая старый мир, на месте которого вырастало что-то новое, величественное, грандиозное и куда более прекрасное, чем все, что существовало до этого. В музыке Бретцманна не было мелодии и гармонии в привычном понимании этого слова – это была живая и нефильтрованная гармония звукового хаоса. Эмоции в чистом виде. Жизнь от рождения до смерти. Осязаемая каждой клеткой тела энергия. Неведомая науке ядерная реакция, где каждое мгновение ненависть превращалась в любовь. Тем нелепее после этих красивых сравнений прозвучала в моей голове фраза Глеба Жеглова: «А теперь – Горбатый!.. Я сказал – Горбатый!». Именно на героя Джигарханяна из вечного «Места встречи» был почему-то похож яростный и затравленный волчара Бретцманн, огрызающийся на фальшивые прелести уютного мира воем, хрипом и лаем всех своих разновеликих саксофонов (сходство с криминальным персонажем усугубилось, когда Питер достал из кармана финку и стал подтачивать ею деревянный мундштук). Вертмюллер очень удачно подпитывал общую атмосферу своим бешеным ритмом, где-то на заднем фоне фонил бас Плиакаса, но вот деталь – если они время от времени делали перерывы, тяжело дыша и образно выжимая сырые насквозь одежды, то пожилой Бретцманн не останавливался ни на секунду, может быть, лишь пару раз дав возможность обезумевшим зрителям повопить и порукоплескать, а себе – сменить инструмент.
|